Часто раздается визг о том что некий Анатолий Кузнецов открыл для человечества "трагедию Бабьего Яра". На самом деле, ровно за 20 лет до того как Кузнецов при помощи КГБ состряпал и опубликовал свой опус, в 1946 году "министр пропаганды СССР Илья Гиршевич Эренбург выпустил роман «Буря», где пишет о Бабьем Яре те же самые выдумки что и Кузнецов. Почему же человечество не оценило выдумки Эренбурга, ведь он еще в 1948-м году получил за "Бурю" Сталинскую премию первой степени?
Дело в том, что в момент выпуска романа «Буря» слишком много людей знало что никаких расстрелов в Бабьем Яре не было. Кроме того, Эренбург слишком сосредоточился на сугубо еврейской трагедии и не додумался сочинить нужную КГБ выдумку о том что евреев расстреливали украинцы.
Предлагаем фрагмент романа «Буря»:
Когда Хана шла с Аленькой на базар (это было в
воскресенье, через неделю после прихода немцев), она увидела на стене
объявление. Может быть, и ходить нельзя?.. Она остановилась возле синеватого
листка. На нем значилось:
«Жиды г. Киева и окрестностей. В понедельник 29 сентября к семи часам утра вам надлежит явиться с вещами, документами и теплой одеждой на Дорогожицкую улицу, — возле Еврейского кладбища. За неявку — смертная казнь».
Несколько раз перечитала она приказ. Что эти
звери придумали?.. Рядом стоял пожилой человек; он показался Хане
благожелательным. Она спросила:
— Вы понимаете, что они придумали?..
Человек испуганно оглянулся по сторонам и
отошел. А какая-то женщина сказала:
— Ясно. Будут выселять евреев…
— Куда?
— Этого я не знаю.
Хана медленно возвращалась к себе. За неделю
она очень постарела, дрожала голова, ноги не шли. Куда эти звери могут послать?..
От них нельзя ждать ничего хорошего, не посмотрят, что старуха, девочка… А
скоро зима… Хана с нежностью и с тоской поглядела на Алю: что станет с
девочкой? Умру — и никто ее не приласкает. А такая умная, веселая. Ей бы
играть, шалить… Я достаточно пожила, пора умирать. Но Аленька… Как спасти
ребенка?
Она решила пойти к Вере Платоновне: попрошу ее
взять девочку, пока наши не вернутся… Дверь открыла незнакомая женщина, злобно
поглядела она на Хану.
— Нет ее больше. Увели… Всех коммунистов
увели. Вы что, не верите? Спросите в полиции.
Хана поняла: теперь никто не спасет. Нужно
подчиниться судьбе. Может быть, сошлют недалеко… Как-нибудь проживем… Наверно,
и среди немцев есть порядочные, пожалеют ребенка…
И Хана стала готовиться к отъезду. У Аленьки
шубка рваная, нужно обязательно зашить. Просмотреть носочки. Спеку коржики…
Хозяйственные заботы отвлекли от мрачных мыслей. Аля играла, потом спокойно
уснула, засыпая, сказала: «Бабушка, кукла Маша тоже поедет. Хорошо?..»
Утром Хана начала собираться, но, увидав, что
улица полна людьми с узлами, подводами, ручными тележками, она поняла, что
незачем торопиться — хорошо, если дойдем к вечеру…
Львовская улица была забита. Люди ехали на
двуколках, шли, плелись. Было очень много старых, много детей. Хана подумала:
где же молодые?.. И сразу вспомнила: молодые воюют. Здесь все, как я с Алей…
Два бородатых старика несли на одеяле старуху, разбитую параличом. Человек с
протезом толкал детскую коляску, в ней малютка безмятежно улыбалась. Дети
теряли матерей, плакали. Старики молились; и заунывные звуки восточных
песнопений сливались с женским плачем. Две девушки шли обнявшись, они надели
нарядные платья и старались все время улыбаться. Аля, испуганно озираясь,
прижимала к груди большую куклу.
Вдруг Хана увидела в толпе старого доктора
Вайнберга, который лечил Раю, Аленьку. С трудом она добралась до него.
— Доктор, куда они нас сошлют?
Он поглядел на нее добрыми, печальными глазами
и, наклонившись, шопотом ответил:
— В могилу.
Она вскрикнула, схватила Алю.
— Не может этого быть! Ребенка?..
Доктор махнул рукой, снял очки, и Хана
увидела, что у него в глазах слезы.
Все труднее и труднее было продвигаться
вперед: с Павловской улицы шли толпы, с Некрасовской, с Дмитровской. Никогда
Хана не думала, что Львовская такая длинная. Ведь только до базара дошли… На
тротуарах стояли немецкие патрули. Иногда Хана слышала отдельные фразы,
доносившиеся из подворотен, подъездов, из раскрытых окон.
— Господи, сколько их!.. А куда их
пошлют?..
— Говорят — на работы…
— Страшно смотреть!..
— Саша, не опоздай к обеду…
— Я только в булочную сбегаю…
— А на Крещатике до сих пор горит…
Где-то за цепью немцев продолжалась жизнь… Аля
не могла больше итти, плакала. Хана взяла ее на руки, но не было сил нести.
Кто-то сказал: «Посадите ребенка на подводу»… Хана поблагодарила. Старик,
который ехал на подводе, не ответил — он что-то бормотал. Может быть, молился?
Или потерял рассудок?.. Ведь от такого можно сойти с ума!
Может быть, доктор преувеличивает? Он всегда
так… Сказал, что у Раи воспаление легких, а у нее был обыкновенный грипп…
Женщина, которая шла рядом с Ханой, сказала:
— Говорят, что нас расселят в маленьких
городах…
Конечно, доктор преувеличивает. Звери, но не
могут они убивать детей. Хана пыталась приободрить себя, но сердце замирало.
Нет, не к жизни эта дорога! Все плачут, женщины рвут на себе платья, старики
молятся, как перед смертью. Кому они молятся?.. Хана вспомнила, как когда-то
сидела в синагоге — наверху. Был Судный день, старики молили бога о пощаде. А
потом был погром… Если и есть бог, он не слышит, ему все равно — не его это
дети…
А у немцев глаза бесстыдные, смотрят и
смеются. Вот один отвернулся, хоть зверь, а ему самому страшно… Где же наши?
Ося где? Конечно, наши победят, но когда?.. Эти ведь всех замучают…
Где они? Все еще Львовская… Вот в этом доме когда-то жила старшая сестра Ханы Феня, у нее был муж портной, красивая вывеска… Когда Хана познакомилась с Наумом, она пришла к сестре, заплакала, попросила, как у матери, благословения. Наум был добрый, только сумасшедший… Когда он уехал, трудно было с Осей. Она работала прачкой, потом уборщицей. Все-таки она поставила Осю на ноги. Конечно, Леве жилось легче, но у Оси ясная голова. С ним считаются, наверно он теперь — командир… И жену он нашел хорошую. Это просто сказать, что Рая капризная, все женщины капризные, но у нее золотое сердце. И хорошо сделала, что пошла на войну, нужно всем воевать, если они такие звери… Теперь понятно, почему Стешенко ее отговаривал. Змея!.. А Вера Платоновна — настоящий друг. Что с ней сделали эти звери? Может быть, тоже сослали?..
Шоссе… Она здесь была очень давно — они ездили
с Наумом на свадьбу Розы. Наум смешно танцовал. И она тогда танцовала — польку…
Вот и жизнь позади… Но Аленька… Нельзя оставить Аленьку — она только начинает
жить… Где они? Кажется, это улица Мельника…
Кончились дома. Кругом пустыри, то холмик, то овраг и песок, много песку. Все остановились: дальше не пускают. Некоторые закусывали. Женщины унимали детей. Старик взывал: «Ты вывел нас из Египта…»
Смеркалось, когда они подошли к немецкой заставе.
Хана увидела на вытоптанной траве столы. Как в канцелярии. Наверно, записывают,
куда отослать. Пропускали небольшими группами — по тридцать человек. Рядом с
Ханой оказались две девушки в нарядных платьях и сумасшедший старик, тот, что
посадил Алю на подводу.
Немец взял у Ханы паспорт. Она спросила:
— Вы отметите?
Но он бросил паспорт на землю, крикнул:
— Не разговаривать! Ценности!
Хана протянула обручальное кольцо и три
серебряных ложки.
— Все?
Их пропустили дальше. Другой немец кричал:
— Раздеваться! Живо!
Хана стояла, не двигалась. Немец ударил ее.
— Раздеваться! Девочку раздеть!
Что они еще придумали? Звери!.. Хана стала
раздевать Алю. Девочка плакала:
— Бабушка, я не хочу купаться! Бабушка,
холодно…
Хана схватила ее на руки, прижала к своему
высохшему телу, еще пыталась ее согреть.
Старик снял пиджак.
— Штаны снять! Живо!
Старик ответил:
— Нет.
Тогда немец ударил его по лицу, он зашатался,
но не упал; глаза его налились кровью, и гортанным, резким голосом он
прокричал:
— Будь ты проклят, и семя твое, и дом
твой, и путь твой!
Подбежал другой немец, автоматом размозжил
голову старика. Аля плакала:
— Бабушка, я боюсь…
— Меня убейте, а ребенка оставьте! —
молила Хана.
— Не разговаривать! Вперед! Живо!
Две девушки разделись. Немцы смотрели на них
глазами жадными и злобными. А девушки, улыбаясь, пошли вперед и неожиданно для
всех запели:
Вставай, проклятьем
заклейменный…
Хана увидела: овраг. До ее сознания еще дошли
слова женщины, которая шла рядом: «Это Бабий яр…» Потом немец схватил Алю и,
размахнувшись, швырнул девочку в овраг. Истошно взвизгнула Хана и сразу
смолкла, повернулась к немцам, высоко подняла руку, закричала:
— Ося придет! Красная Армия придет! За
все заплатите, звери!..
Их пригнали к самому оврагу, дали очередь из
автоматов.
Возле груды вещей немцы ссорились.
— Я тебе сказал, что эти часики мои…
— Ты сказал про другие, а эти я отложил…
Он засунул в карман несколько колец, среди них
и то, что когда-то молодой мечтательный портной надел на палец взволнованной
Ханы… А вот шубка Али, Хана вчера успела починить… Никто ее не берет… Белье,
игрушки, дамские сумки, костыли, молитвенники, шляпа с большим пером…
Илья Гиршевич Эренбург после войны выпустил роман «Буря» (1946—1947). Получил за него Сталинскую премию первой степени; 1948.
